Родион Полозов: какого цвета Питер?

Вопрос, надетый сверху на статью, весьма простой, и ответ на него знает каждый из нас — даже те, кто никогда не озадачивался цветом рубашки или не бывал в этом городе. Цвет Питера — серый, туманный, раскольниковский. Но вот тут выясняется, что у города серого цвета — своя гамма, отдельная и многогранная. И для того чтобы её увидеть и понять, нужны питерские живописцы.

Родион Полозов родился в Ленинграде. Тогда, в 1981 году, цвет города был глубоко-серым, придавленным и очень спокойным. С самого детства окунувшись в атмосферу искусства и созерцания, будущий художник проводил время в мастерской отца-живописца, уже тогда определив своё будущее: ничего, кроме живописи. Отец учил Родиона труду: возможно, кому-то по привычке кажется, что главное в рисунке — талант, гений и столь завидное вдохновение. Но нам с вами так не кажется, правда? Потому что живопись — это действительно адский труд, часто неудачный опыт, грязь, муки и постоянно распухшая изнутри голова — пока не избавишься от очередной идеи. А за ней уже — следующая…

На перекрёстке Гражданской и Столярного переулка мы видим памятную табличку: здесь жил Раскольников, тоже Родион, между прочим. Случайно ли? Оставим тенью на полотне. В Столярном — дом, где жил Фёдор Михалыч. А на Гражданской, на самом верху одного старинного здания, есть два надстроенных к небу флигеля с мозаичными стёклами — так раньше строили детские комнаты: детям должно быть светло и радостно. В одной из таких комнат — своей мастерской — работал А. Полозов, отец Родиона, Заслуженный художник России, сегодня — профессор кафедры живописи РГПУ им. А. И. Герцена.

— Отец всегда говорит: чтобы не было мук и сомнений, надо больше работать. Тогда рано или поздно отыщется то, что пытаешься донести с полотна. И ещё про руки в масле, испачканную одежду: это всё не грязь. Это неотъемлемая часть художника. Как и запахи, и внешняя захламленность помещений…

Сегодняшний Родион Полозов — это уже не ученик своего отца и преподавателей СХШ, не студент института И. Е. Репина, не аспирант… это всё в прошлом. Сегодня он — член Союза художников, его картины можно найти в частных коллекциях, Родион преподаёт рисунок в Штиглице (бывшей «Мухе»). Но можно точно сказать, чьим учеником он остался по сей день: Питера. Потому что мало кто из художников пропитывается родным городом насквозь — можно сказать, в наших широтах наоборот у всякого будет стремление смотаться в Мексику или Испанию, и быть живописцем там, потому что ярче, красочнее, больше. Но ощущая такую потребность, мастер цвета и текстуры не сможет открыть себе и всему миру палитру цветов, которыми наполнена сама суть Петербурга. И, чтобы постичь все возможные тона и оттенки серого, коричневого, тёплой бронзы и снега, наполненного электрическим светом в тёмные зимние дни — нужно родиться и вырасти здесь, в городе — с любовью к нему, своим родным и, конечно же, палитре со всеми её мастихинами, растворителями и краплаком, будь он трижды неладен. Поэтому, если Родион Полозов пишет Кейптаун, Великий Устюг, пишет Антарктиду и сарайчик в Мартышкино, сквозь полотно проступает цвет спокойного, уверенного в своих першпективах, надменного города — вечного города цвета Невы.

— В живописи я стараюсь быть реалистом, как меня учили — образование-то академическое. Но, безусловно, когда начинаешь работу над темой, приходят разные мысли и образы, и иногда ты даже теряешься, если чувствуешь, что работа имеет над тобою какую-то особую власть. Бывает, мне трудно выбраться из мира, в который я погружаюсь во время работы. И даже как-то не хочется… Но затем новый виток — поиски цвета, попытки поймать ускользающую истину, чтобы задать ей вопрос — для чего вообще существует этот мир и я в нём?. .

Академизм, попытки разобраться во взаимоотношениях Вселенной и одного её представителя, вооружённого мыслью и кистью, хорошо видны в картинах Родиона. Остаётся только смотреть, затем вникать, и, словно почувствовав ветер от внезапно открывшейся форточки, задаваться теми же вопросами: зачем этому миру такая глубина и такое количество оттенков? Кто в этом мире я, что я должен успеть сделать, да и должен ли?

Пожалуй, сегодня о живописи, о современной в том числе, хочется говорить больше, чем в эпоху до-Интернета. Потому что глаза здорово устали от мониторов, объективов и IMAX 3D. Приходит осознание, что способность видеть нам дана для чего-то… естественного, прошедшего только сквозь художника; ощущается нет, не ностальгия — потребность видеть окружающий мир — таким, каким его создала природа и венец её, способный творить — архитектуру ли, живопись, валенки… И пока мы ещё не забыли, чем живопись отличается от картины в спальню, а Куинджи от написанного за час павильона Катальной горки, — пока мы ещё не растеряли профессоров в петербургских институтах и училищах, давайте размышлять над полотнами. Нам это, совершенно точно, на пользу.

— Зачем писать объект, когда он и так красив? В основе любой картины лежит замысел — как сюжет, как своя история, как книга целиком, запечатлённая на холсте, пусть даже в виде обычного натюрморта. Это академический реализм, который не вредил ещё ни одному художнику. Владея пониманием академической живописи, дальше можно искать себя в чём угодно — как на фундаменте. Стараться передать туда, в пространство, как отчёт, что ли, свой внутренний мир, раскрыв кому-нибудь в помощь какие-то тайны, показав невидимые уголки… и как положено в любой картине: от крупного — к более мелкому, от мелкого — к нюансам и намёкам…